Так Швеция права или Китай?
Эволюция считает — Китай
Мягкие рекомендации без вмешательства в экономику? Или жесткие ограничения и локаут?
Ответ на этот вопрос — самый важный для человечества в контексте не только пандемии COVID-19. Ведь эта пандемия, к сожалению, далеко не последняя и, скорее всего, не самая опасная.
Но окончательного ответа пока нет, хотя всё большее число людей склоняются, что Шведский опыт оказался верным.
Так теперь думают не только завзятые коронаскептики, типа Майка Уитни. Он еще в апреле объявил, что «Швеция права. Экономику следует оставить открытой», а в июле подвел итог «Похоже Швеция все таки была права».
Сегодня даже умудренные и взвешенные комментаторы среди визионеров науки также склоняются ко мнению коронаскептиков. Например, всемирно известный российский междисциплинарщик (физика, астрофизика, космология, квантовая теория, теория эволюции, большая история, проблема SETI, искусственный интеллект, методология науки) Александр Дмитриевич Панов, так отреагировал на последнюю статью Майка Уитни:
«Реакция мира на пандемию коронавируса была неадекватной, как теперь уже ясно из опыта Швеции».
Спорить бессмысленно. И у коронаскептиков и у коронаэнтузиастов свои аргументы. И обе стороны убеждены в правоте именно своей аргументации. Хотя, казалось бы, позиция коронаэнтузиастов шатается. Начинает казаться, что против них здравый смысл, если смотреть статистику смертности. Она падает в обеих странах (а в Китае даже норовит снова подняться), хотя жесткость мер сдерживания в них была несравнима.
Кроме того, открытая Карлом Фристоном вирусная «темная материя» тоже будто бы работает на коронаскептиков. Ведь возможно, для 80% населения COVID-19 вообще не страшен.
Кабы то ни было, но позиция коронаскептиков крепчает. В апреле Майк Уитни лишь предполагал:
«Шведский эксперимент демонстрирует, что есть способ справиться с этими беспрецедентными проблемами общественного здравоохранения без безрассудного навязывания государственной политики полиции и без нанесения непоправимого вреда экономике».
А в июле приговор Уитни окончателен и обжалованию не подлежит.
«Это означает, что Швеция с самого начала была на правильном пути и быстро возвращается к нормальной жизни, в то время как США все глубже погружаются в кризис своего собственного производства».
И действительно. Если исходить из сопоставления статистики смертности с экономическим и косвенным ущербом здоровью населения, получается будто Швеция права.
Однако, на стороне коронаэнтузиастов играют два супер-игрока высочайшего уровня: эволюция и математика.
И это заставляет усомниться в правоте коронаскептиков. Ибо оказывается, что эволюция следует стратегии Китая. А математика дает исчерпывающее подтверждение оптимальности именно этой стратегии.
О козах и верблюдах
Как эволюция учитывает мультипликативные риски
Скотоводы на засушливом севере Кении держат в своих стадах смесь коз и верблюдов. Это кажется экономически нерационально, поскольку козы размножаются втрое быстрее и тем самым обеспечивают куда более быстрый рост стада в ближайшей перспективе. Но держа смесь коз и верблюдов, скотовод снижает изменчивость роста из года в год. А это повышает шансы на выживание его семьи.
Ибо это, по сути, азартная игра, в которой вероятность выживания является функцией потребления домашних хозяйств. При этом, мультипликативный процесс такой эволюционной игры стремится исключить возможности катастрофического проигрыша.
Держать помимо коз еще и верблюдов заставляет эволюция. Кенийские скотоводы потому и выжили в течение тысяч лет, т.к. не допускали никакой возможности «влезть в долги» перед эволюцией. Если вымрешь, обратного пути нет, и долг эволюции уже не отдашь. А чтобы семье не вымереть, нужно помимо выгодных для разведения коз, держать и невыгодных для разведения верблюдов. Семьи, которые держат верблюдов, имеют несравнимо большую вероятность длительного существования. Приученные эволюцией, кенийские пастухи не задаются вопросом о том, какова вероятность супер-засухи, при которой может погибнуть 100% поголовья коз. Для скотовода достаточно понимать, что такая вероятность существует, даже если подобного не помнит тысячелетняя история его рода.
Даже если такого вообще никогда не было, скотовод ежегодно перестраховывается от появления «черного лебедя» и держит в стаде число верблюдов, позволяющее семье не вымереть, даже если вымрут все козы.
Эволюция заставила кенийских пастухов твердо усвоить урок единственно работающей стратегии выживания. В отличие от бизнеса или правительств, семьи не могут влезать в эволюционные долги — ведь нет никакого пути назад, если случится вымирание.
Вопрос о том , как биологическое выживание соотносится с экономическим выбором, лежит в основе новой статьи «Максимизаторы выживания используют пессимистическое взвешивание вероятности при принятии рискованных решений», опубликованной в журнале Evolution Human Sciences Майклом Прайсом, антропологом и специалистом по прикладным аспектам сложности Института Санта-Фе, и Джеймсом Холландом Джонсом, биологическим антропологом и адъюнкт-профессором Стэнфордского отделения наук о земных системах.
Вопрос схожести и различии между эволюционными и экономическими стратегиями поставлен давно. Многие исследователи пытались приравнять экономическую идею максимизации полезности — удовлетворения, получаемого от потребления блага — к эволюционной идее максимизации приспособленности, проявляющейся в долгосрочном репродуктивном успехе. В течение десятилетий в разных научных дисциплинах считалось, что полезность просто эквивалентна приспособленности. Но это уподобление оказалось ошибочным.
Человеческий мозг эволюционировал так, чтобы решать проблемы, избегая т.н. нулевого результата (вымирания).
На первый взгляд, в кенийском примере смешанного скотоводства нет ничего нового и удивительного, — кажется, что они просто диверсифицируют риск. Но здесь есть нечто, куда более важное. Рост этих стад, как и любой биологический процесс роста, является мультипликативным, а скорость роста — стохастической. Тогда как большая часть экономических процессов аддитивна — стоимость стада, как и его полезность добавляются во времени. В отличие от аддитивной экономики, эволюционная приспособленность мультипликативна и поэтому не может допускать обращения в ноль (вымирание — умножение на ноль не имеет обратного хода). Размер стада кенийца в следующем году по существу равен размеру стада в этом году, умноженному на чистый коэффициент рождаемости. Если в этом уравнении когда-нибудь будет ноль — засуха убьет все стадо коз, — это станет катастрофой, которую скотник и его семья могут не пережить.
Мультипликативные факторы определяют эволюционную приспособленность — долгосрочное выживание семьи. Выжить любой ценой! Этот эволюционный приоритет оказывается выше любого экономического приоритета.
Как показало новое исследование, стратегия, обеспечивающая выживание, благоприятствует “пессимистическому взвешиванию вероятности “ — выбору менее прибыльных верблюдов, несмотря на непосредственный потенциальный выигрыш содержания коз. В долгосрочной перспективе это может “упустить выгоду”, но зато это позволяет людям остаться в эволюционной игре.
В жизни оптимальный уровень взвешивания зависит от конкретных условий окружающей среды. Более того он изменяется по мере изменения условий «азартной игры» выживания. Однако, авторам удалось доказать, что независимо от деталей оптимальное взвешивание вероятности основано на «пессимистическом взвешивании вероятности».
Если некий катастрофический для выживания фактор в принципе возможен (хоть с какой-то мизерной вероятностью), эволюция придает этому фактору высочайший вес. Тем самым избегая потенциального риска вымирания.
Иными словами, эволюция предпочитает следовать «принципу предосторожности» (Precautionary Principle).
С эволюцией понятно. Нам же осталось понять, насколько это применимо к пандемиям и конкретно к пандемии COVID-19. И как показало опубликованное на прошлой неделе другое исследование, применимость стопроцентная.
О черных лебедях и толстых хвостах
Что значит “принцип предосторожности” для пандемий
Исследование «Об одноточечных прогнозах для толстохвостых переменных» является заключительным аккордом в серии научных работ на эту тему трех соавторов: Нассим Талеб, Янир Бар-Ям и Паскуале Сирилло. Можно сказать, что эта работа резюмирует наработки авторов в области исследования «черных лебедей», прячущихся в толстых хвостах распределений (см. «Чем “толще хвост», тем сильней он “виляет собакой”»). Причем это резюме сделано на примере пандемии COVID-19.
Авторы исследуют ключевые свойства толстохвостых мультипликативных процессов с катастрофическими системными рисками. Тем самым они подводят математическую базу под результаты рассмотренного выше исследования Майкла Прайса и Джеймса Холланда Джонса. Центральным вопросом исследования Талеба, Бар-Яма и Сирилло является тот же вопрос, что был поставлен двумя антропологами —
как биологическое выживание соотносится с экономическим выбором.
Основные выводы исследования «Об одноточечных прогнозах для толстохвостых переменных» таковы.
1. Прогнозирование одиночных переменных в областях с толстым хвостом противоречит как здравому смыслу, так и теории вероятности.
2. Пандемии — это чрезвычайно толстохвостые события c потенциально разрушительным хвостовым риском. Любая модель, игнорирующая это, неизбежно ущербна.
3. Наука состоит не в том, чтобы делать одноточечные прогнозы, а в том, чтобы понимать свойства изучаемого (которые иногда могут быть проверена с помощью одноточечных оценок и прогнозов).
4. Рациональное управление рисками связано с экстремумами, хвостами и их полными свойствами, а не со средними значениями, основной частью распределения или наивными оценками.
5. Наивные методы доказательств, аля «печенья-гадания», не работают при управлении рисками вероятностных распределений с толстыми хвостами, поскольку отсутствие непосредственных доказательств может играть огромную роль в определении свойств.
6. Существуют механизмы обратной связи между прогнозом и реакцией на него, которая влияет на обоснованность некоторых прогнозов.
7. Индивидуальные риски не переводятся в системные риски при мультипликативных процессах.
8. Никогда не следует рассматривать “издержки” смягчения последствий без учета издержек болезни, поскольку в некоторых случаях наивный анализ затрат и выгод терпит неудачу (и так бывает наверняка, если статистические средние значения неконвергентны или недействительны для оценки хвостовых рисков).
9. Исторически сложилось так, что после Великой чумы, экономика была менее уязвима к пандемиям, будучи оснащенной механизмом учета издержек политики сдерживания (карантина). Поэтому имеет смысл скорее винить чрезмерную оптимизацию, чем реакцию на болезнь.
Эти выводы можно собрать в три генеральное обобщение.
А) Для вопросов выживания, имеющих системный характер, при наличии мультипликативных процессов (типа пандемии), требуется не «доказательство причиненного вреда”, а “доказательство отсутствия вреда”.
Б) Для толстохвостых мультипликативных процессов с катастрофическими системными рисками (типа пандемий) традиционный анализ «затрат-выгод» неприменим.
В) Экономику и пандемию неверно рассматривать, как отдельные независимые элементы, а поиск компромисса между экономическими издержками и мерами по смягчению пандемии наивен и ошибочен.
Резюме исследования весьма созвучно основному посылу моего поста «Большое откровение. Что явил миру джокер постнормальной пандемии».
«Мы живем в чрезмерно сложной оптимизированной среде, в которой небольшое падение продаж или изменение в потребительских предпочтениях могут вызвать цепочку разрушительных коллапсов. Эта нелинейность делает наш мир подобным огромному кинотеатру с маленькими дверьми при возникновении пожара. Поэтому более обоснованно винить в катастрофе чрезмерно оптимизированную экономическую структуру, а не общую реакцию людей, правительства или бизнеса на пандемию и меры по ее сдерживанию».
Так что же мы узнали на опыте этой пандемии? — спрашивают авторы. И отвечают так.
Что разумное применение принципа предосторожности состоит в следующем.
«Мудрое решение является здравым как в перспективе, так и в ретроспективе, как в умении предвидеть риск, так и в способности осознать, оглядываясь назад, какого риска удалось избежать».
Так что нас ждет?
Ответ на этот вопрос, по большому счету, зависит от двух факторов.
✔️ Готово ли человечество к осознанию того, насколько сильно изменился мир — насколько он стал сложен, взаимосвязан, хрупок и нелинеен.
✔️ Готовы ли правительства руководствоваться не экономическими, а эволюционными стратегиями. Не наивным анализом затрат и выгод, а пониманием, что взять в долг у эволюции себе дороже.
Мы не знаем будущего, потому что оно не предопределено. В нем возможны самые разные варианты.
- Например, последствия COVID-19 могут оказаться куда страшнее, чем предполагается. Чего стоят, например, обнаруженные изменения головного мозга у 55% пациентов с COVID-19, выявляемые в одинаковой мере у людей, перенесших тяжелые и легкие формы заболеваний.
- И что будет, когда при очередной пандемии показатель смертности окажется сильно выше, чем у COVID-19. Ведь Китай тогда будет иметь абсолютное преимущество перед Швецией, если станет вопрос не о компромиссе потерь от локаутов и от смертности, а о выживании нации.
Вспомнят ли тогда люди о том, что они знали еще при Аристотеле, а потом забыли. О фронезисе — «практической мудрости», позволяющей быстро сообразить, что в данной ситуации хорошо, а что плохо.
И о том, что еще до Христа знали кенийские скотоводы, — что брать в долг у эволюции нельзя. И нет смысла гадать, насколько мала вероятность катастрофы, грозящей потенциальным вымиранием. Если системная катастрофа возможна в принципе, есть лишь одна верная эволюционная стратегия выживания — считать, что этот гипотетический наихудший прогноз имеет максимальный вес при оценке риска… И срочно бежать на рынок, чтоб обменять часть своих коз на верблюдов.
________________________________
Если понравился пост:
- нажимаете на кнопку аплодисментов, — автору будет приятно :-)
- подпишитесь на обновления канала на платформе Medium;
- оставьте комментарий.
Еще больше материалов на моем Телеграм канале «Малоизвестное интересное». Подпишитесь
