SAPIENTISSIMUS — Альтернативное будущее человечества (2)
Как борьба добра и зла внутри нас делает нас людьми
Часть 2
Странные отношения добра и зла
«Ты должен сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать.»
Роберт Пенн Уоррен «Вся королевская рать»
— 5 —
ЗАВЕТ ДАРВИНА
B 1838 году, сразу после открытия Чарлзом Дарвином принципа естественного отбора, он записал в своём дневнике: «Тот, кто поймет устройство разума бабуина, внесет больший вклад в метафизику, чем Локк».
Чтобы претворить этот давний завет Дарвина в жизнь, выдающийся американский антрополог и эволюционный биолог, куратор приматологии Гарвардского университета проф. Ирвин ДеВор в 1959 г. начал длительную серию полевых исследований поведения и экологии бабуинов. А спустя 6 лет в 1965 году он написал в своей не потерявшей актуальность и поныне книге «Поведение приматов»: «Мы никогда не поймем наше происхождение без интенсивного изучения дикого мира наших нечеловеческих родственников».
Движимая тем же заветом Дарвина ровесница ДеВора, а в последствии не менее знаменитый приматолог и антрополог англичанка проф. Джейн Гудолл (ранее баронесса Джейн ван Лавик-Гудолл) начала свои полевые исследования параллельно с ДеВором, но сфокусировалась не на упомянутых Дарвином бабуинах, а на нашем ближайшем родственнике — шимпанзе. Спустя полвека исследований социальных и семейных взаимодействий диких шимпанзе в Танзании и основав Институт своего имени, Джейн Гудолл стала главным мировым экспертом по шимпанзе и почетным доктором двух десятков университетов мира.
А еще через четверть века, в 1987 г. ученик ДеВора и Гудолл проф. Ричард Рэнгем принял эстафету полевых исследований шимпанзе в Африке, основав проект «Шимпанзе в Кибале». И вот уже 34й год проводятся в рамках этого его проекта обширные исследования экологии, питания и социального поведения приматов на стыке палеоантропологии и приматологии с генетикой и нейробиологией.
Вышедшая в январе 2019 монография Рэнгема «Парадокс благости: странные отношения между добродетелью и насилием в эволюции человека» посвящена одному из самых поразительных выводов исследований Рэнгема, кардинально меняющему представления о том, как наши предки эволюционировали от животных к человеку.
Джейн Гудолл назвала книгу эту Рэнгема «Блестящий анализ роли агрессии в нашей эволюционной истории». А Николас А. Христакис, профессор социальных и естественных наук Йельского университета, отозвался об книге так: «Основанная на новаторских исследованиях Ричарда Рэнгема и многих захватывающих примерах, эта великолепная и глубокая книга показывает, как жестокие и даже убийственные внутренние импульсы фактически формировавшие наш вид, вели его к тому, чтоб стать добрым и кооперативным, постепенно формируя нашу эволюционную траекторию, наши моральные ожидания и наши гены».
Ключевая тема книги Рэнгема — эволюция человеческой агрессии, по сути, превратившая наших предков из животных в людей. Эта эволюция, заложившая в предков Homo sapiens некую протомораль за сотни тысяч лет до того, как у них появилось чувство добра и зла, и даже раньше, чем они смогли впервые осознать самих себя.
Именно наличие протоморали, а вовсе не интеллектуальное превосходство стало водоразделом между миром животных и миром пусть еще не совсем людей, но уже и не животных.
Помимо ответа на важнейший вопрос эволюции человека — как разошлись эволюционные траектории животных и людей — теория Врэгмэна также проясняет и главное противоречие современного человека.
Как и почему люди могут быть весьма отзывчивыми, добрыми и сострадательными, и одновременно — крайне жестокими, агрессивными и безжалостными.
— 6 —
ТАК ДОБРЫЕ МЫ ИЛИ ЗЛЫЕ?
Oтветить на этот вопрос совсем непросто. И прежде, чем продолжать рассказ о новой революционной теории эволюции человеческой агрессии Ричарда Рэнгема, имеет смысл разобраться с существующими представлениями в этой области.
Массовые и даже научные представления о степени человеческой агрессивности и её сопоставление с агрессивностью животных еще совсем недавно были поразительно далеки от истины.
Великий австрийский зоолог и зоопсихолог, один из основоположников этологии (науки о поведении животных), лауреат Нобелевской премии Конрад Лоренц в своей книге «Так называемое зло. К естественной истории агрессии» писал:
«только два вида имеют обыденную практику убивать себе подобных: крысы и люди».
А первооткрыватель австралопитеков Раймонд Дарт писал, что
«отвратительная жестокость человечества по отношению к человеку формирует одну из его неизбежных характеристик и отличительных черт».
Подобное представление о человеке, как о естественно агрессивном и жестоком виде, окультуренном благодаря социальному опыту, тяготеет к идеям философа Томаса Гоббса и эволюциониста Томаса Генри Хаксли. Эти идеи называют парадигмой Гоббса-Хаксли, в рамках которой
✔️ культурные ограничения на насилие, такие как социальный контроль со стороны влиятельного лидера, делают человеческое общество относительно мирным.
Однако, существует и прямо противоположное представление о человеке, как о естественно неагрессивном и добром виде («благородном дикаре»), насилие которого происходит из-за того, что люди искажены в худшую сторону социальным опытом. Такой позиции придерживались философ Жан Жак Руссо и эволюционист Петр Кропоткин. Отсюда и название — парадигма Руссо-Кропоткина. Согласно ей,
✔️ насилию, главным образом, способствуют наиболее поздние культурные новшества, такие как оседлая жизнь, патриархальная идеология и смертоносные технологии.
Названные две парадигмы полярны по смыслу и базовой логике:
- Руссо-Кропоткин рассматривают людей как естественно мирный вид, развращенный обществом,
- в то время как Гоббс-Хаксли видят людей как естественно агрессивный вид, цивилизованный обществом.
Такая дихотомия подразумевает, что наша биология, а точнее эволюционная психология, будто бы способна генерировать только одну из полярных форм нашего поведения — либо звериную агрессивность и жестокость, либо чисто человеческие добродетели неагрессивности и дружелюбия.
Конрад Лоренц называл агрессию инстинктом борьбы, направленным против собратьев по виду, у животных и у человека. Противоположный инстинкт, — удерживающий внутривидовую агрессию от всех проявлений, которые могли бы серьёзно повредить сохранению вида, но при этом не выключает её функций, необходимые для сохранения вида, — можно считать поведенческим аналогом морали.
Соотношение инстинкта агрессии и тормозящего её противоположного инстинкта «морали» формируют итоговую внутривидовую агрессивность всех видов животных, измеряемую единой характеристикой уровень летального насилия. Это доля смертей, связанных с насилием со стороны членов одного и того же вида, от суммарного числа всех смертей, подсчитанных для каждого вида. Учет только актов внутривидового насилия является ключевым моментом. Львы, тигры и прочие хищники легко и постоянно убивают своих жертв — представителей других видов. Но они куда реже становятся смертельно жестокими по отношению друг к другу.
Ибо представители одного и того же вида имеют одинаковое «вооружение» — важный фактор, делающий насилие между ними предельно рискованным. И уж если животное идет на такой риск, значит эволюция вложила в него весьма изрядную к тому мотивацию.
Сравнительный анализ эволюционной динамики уровней летального насилия внутри видов позволяет максимально глубоко разобраться в сути расхождений Гоббса-Хаксли и Руссо-Кропоткина.
Как легко увидеть из приведенной ниже диаграммы, уровень летального насилия на филогенетическом древе млекопитающих в ходе эволюции неуклонно повышался. Согласно наиболее фундаментальному исследованию Хосе Мария Гоммес, этот показатель составляет:
- в среднем для млекопитающих — 0,30% (1 из 300 смертей была результатом убийства представителями того же вида);
- у предка человека примерно в шесть раз выше — 2% (1 из 50 смертей)
Как видно из диаграммы, тренд на повышение уровня летального насилия млекопитающих продолжался более 100 млн. лет. Это значит, что у наших предков было достаточно времени, чтобы приобрести и завещать нам генетическую адаптацию к смертельному насилию.
И хотя приматы не являются чемпионами и даже призерами по внутривидовому летальному насилию (до сурикатов — из семейства мангустовых, — среди которых каждый пятый гибнет от зубов своих сородичей, приматам далеко), на более коротких исторических отрезках самые способные из них — люди показывают чудеса вариабельности. Люди способны:
- выходить на уровень летального насилия, сопоставимого с пумой, волком и львом (как, например, это было в течение кровавого периода Средневековья);
- втрое превосходить чемпиона — суриката, показывая уровень летального насилия до 65% в рамках отдельных групп населения;
- опускать уровень летального насилия на несколько порядков, как, например, это происходит в последние полвека в развитых странах, показывающих 1 убийство на 10000 смертей (или 0,01%).
Скорее всего, приматы стали особенно жестокими, вследствие присущих им территориальности и социальности.
- Первое означает, что все особи и их группы постоянно конкурируют за ресурсы на определенной территории.
- Второе означает групповую жизнь, подразумевающую более регулярные тесные контакты и коммуникацию.
Как правило, чем более вид территориален и социален, тем выше у него уровень летального насилия, поскольку 1й фактор обеспечивает мотив, а 2й — возможность убийства ближнего.
Однако, помимо территориальности и социальности, у приматов есть еще два весьма важных для убийства ближних свойства — чрезвычайно широкая мотивация на убийство других взрослых особей и выдающаяся скорость убийств (число убийств в единицу времени).
Дело в том, что при анализе уровней летального насилия, до последнего времени, не разделяли различные виды убийств ближнего, сваливая все в одну кучу: детоубийства, преднамеренное убийство взрослого, групповое убийство. И если у приматов самым распространенным является именно детоубийства, то
люди принадлежат к особому «клубу» видов, убивающих именно взрослых с исключительно высокой скоростью.
Этот «клуб» весьма мал и включает всего несколько социальных и территориальных хищников, таких как волки, львы и пятнистые гиены. И это крайне важно понимать, чтобы не прийти к ошибочному выводу, будто бы в смертельном насилии людей нет ничего удивительного.
С одной стороны, люди, как и все млекопитающие, получили генетическую адаптацию к смертельному насилию в ходе эволюции. С другой стороны, — люди абсолютно исключительны, как по характеру своей мотивации, так и по вариативности уровня летального насилия во времени и среди разных популяционных групп.
Резюмируя, можно сделать вывод об отсутствии в отношении людей реальной дихотомии:
▪️ либо звериная агрессивность и жестокость, либо чисто человеческие добродетели неагрессивности и дружелюбия;
▪️ либо человек — естественно мирный вид, развращенный обществом, либо естественно агрессивный вид, цивилизованный обществом.
Напротив, — есть синтез двух, казалось бы, несовместимых форм поведения:
✔️ с одной стороны, по сравнению с другими видами, люди в своих повседневных отношениях удивительно терпимы, доброжелательны, дружелюбны, неагрессивны и т. д.
✔️ а с другой, — по сравнению с другими видами, люди гораздо чаще убивают друг друга, причем с несравненно большей жестокостью и, даже можно сказать, зверством.
Мы одновременно являемся и одним из наименее агрессивных, и наиболее агрессивным видом.
Этим парадоксом, однако, не ограничиваются странные особенности человеческой агрессивности. Достаточно сравнить уровни летального насилия человека и его ближайшего родственника шимпанзе, как рушится стройная картина привязки уровня летального насилия к филогенетическому древу млекопитающих.
— 7 —
ТРЕТИЙ — УЖЕ НЕ ШИМПАНЗЕ
Cвою книгу об оригинальной трактовке эволюционного пути превращения обезьян в людей и о том, что их отличает, Джаред Даймонд назвал «The Third Chimpanzee: The Evolution and Future of the Human Animal» (в российском издании «Третий шимпанзе. Два процента генотипа, которые решили все»). Такое название и основная мысль книги связаны вот с чем.
Наиболее распространенный современный способ оценки близости биологических видов (подвидов, родов, семейств и т.д.) основан на генетическом расстоянии (степени генетического сходства структур ДНК) между ними и времени расхождения их ветвей эволюции. Например, геномы обыкновенного и карликового шимпанзе (бонобо) отличаются всего на 0,7%, а разошлись эти виды около трех миллионов лет назад. В то же время, геном человека отличается от генома каждого из двух видов шимпанзе на 1,6%, а от общего ствола наша ветвь отделилась примерно 7 миллионов лет назад. Если же сравнить геном человека с геномом более эволюционно отдаленных от нас нечеловекообразных обезьян, то совпадение структур ДНК будет уже поменьше — только 93%, т.е. наши отличия вырастут до 7%.
Из этого Джаред Даймонд сделал следующий вывод, отраженный в русском названии его книги.
«Генетическое расстояние (1,6%), отделяющее нас от карликового и обыкновенного шимпанзе, меньше генетического расстояния между двумя видами гиббонов (2,2%) или между двумя близкими североамерканскими видами птиц — красноглазыми белоглазым виреонами (2,9%). Оставшиеся 98,4 процента нашего генетического кода — просто обыкновенная ДНК шимпанзе. Например, все 287 мономеров нашего основного гемоглобина — белка, отвечающего за транспорт кислорода и придающего крови красный цвет, — полностью идентичны мономерам гемоглобина шимпанзе. В этом отношении, да и по большинству остальных признаков, мы являемся просто третьим видом шимпанзе, и то, что хорошо для них, хорошо и для нас. Получается, что основные, наиболее заметные признаки, отличающие человека от остальных шимпанзе, — прямохождение, большой мозг, дар речи, редкий волосяной покров, любопытное половое поведение, — закодированы всего лишь в 1,6 процента нашего генетического кода».
Иными словами, Даймонд пишет, что в 1,6% различий генетического кода (которые в названии округлили до 2%) закодированы все «ингредиенты», превратившие обезьяну в человека. Однако ни Даймонд, ни многочисленные исследователи, пытавшиеся за прошедшие после издания «Третьего шимпанзе» 18 лет найти эти «ингредиенты», так и смогли этого сделать.
«Нам неизвестно, какие гены или нуклеотиды сыграли решающую роль в формировании наших основных отличий от шимпанзе, но мы знаем множество случаев, когда изменение одного или нескольких генов приводят к большим переменам» — написал Даймонд.
В качестве примера он приводит пример рыбы цихлиды. Различия в исследованной части ДНК цихлид в среднем составляют около 0,4%, что не мешает отдельным видам отличаться друг от друга по своему рациону примерно так же, как тигры отличаются от коров. Однако сколько исследователи не бились, никаких «генов очеловечения» обезьян так и не нашли.
Тогда появлялась новая гипотеза — что человек отличается от шимпанзе не генами, а их регуляцией. Согласно этой гипотезе, одинаковые гены человека и шимпанзе по-разному регулируются и, соответственно, производят разное количество белков. Кроме того, отличается и временная картина включения и выключения этих генов. Исследовав промоутеры (регуляторные области) 6280 генов, общих для человека, шимпанзе и макаки, исследователи обнаружили сильные отличия в 575 из них у человека от аналогичных участков генома обезьян.
Потом, в поисках генетических различий человека и обезьян, занялись анализом мутаций. Анализ первого тип мутаций, проявляющийся в единичных заменах нуклеотидов, ничего нового не дал. Но когда занялись анализом второго типа мутаций — вариаций числа копий генов — результат получился удивительный. Как выяснилось при сравнении обезьяньих ДНК, темпы удвоения генов на ветви, ведущей к шимпанзе и человеку, удвоились. Это произошло в промежуток примерно с 8 до 6 миллионов лет назад, когда жил последний общий предок человека и шимпанзе, не являющийся одновременно предком гориллы. Однако, поскольку этот рывок дупликаций относится к общей ветви шимпанзе и человека, он никак не помогает понять, в результате чего их эволюционные пути потом разошлись.
К 2009 — году 200 летнего юбилея Дарвина — ответ на вопрос, что стоит за отличиями людей и шимпанзе, так и не был найден. Все большее число исследователей склонялось к тому, что, основной механизм, порождающий отличия человека и шимпанзе, работает как-то по-иному.
Вот как об этом писали в номере Nature, посвященном 200-летию Дарвина:
«Всё большее число учёных склоняются к мысли о диспропорциональной недооценке роли «культурной» составляющей в человеческом наследии в противовес «материальной», генетической, основанной на ДНК».
«Таким образом, генетики отходят от эволюционных историй, основанных на единичных генах, и охватывают всю сложность культурного и биологического контекста, в котором работают люди и их гены».
В итоге, на рубеже второй декады 21 века начало складываться понимание, что продолжать поиск истоков отличия людей и шимпанзе «под фонарем ДНК» бесперспективно.
Что в генотипе, грубо говоря, записано лишь некое ничего не говорящее начальное условие (например, в виде двухбитной последовательности 00, 01, 10, 11), определяющее по какой из веток будут работать одни и те же нейро-алгоритмы, зашитые эволюцией в человека и шимпанзе. И потому нужно искать не этот ничего сам по себе не говорящий ключ, а его проявления в различном поведении, образе жизни и мышления людей и шимпанзе.
Исследования последующих девяти лет позволили количественно оценить колоссальные отличия человека от шимпанзе на поведенческом уровне. Это было еще не доказательство, но уже вполне весомая заявка на подтверждение гипотезы о ключевой роли поведенческих нейрокодов, общих для шимпанзе и людей, но работающих по разным алгоритмическим веткам, выбор которых закодирован в генотипе.
Вот так, например, выглядят различия гоминоидов, т. е. человекообразных (Hominoidea) по 65 ключевым поведенческим, социо-сексуальным и социо-экологическим характеристикам, наложенным на генеалогическое древо человекообразных. Три нижних ветки древа описывают характеристики трех видов:
- Homo sapiens
- и двух наших ближайших родственников — обычный (Pan troglodytes) и карликовый (Pan paniscus) шимпанзе.
Аббревиатурой CHLCA (chimpanzee-human last common ancestor) на диаграмме обозначен последний общий предок обоих видов шимпанзе и человека (по-русски его можно было бы обозначить аббревиатурой ЧЕШИПОП 😊)
Даже не вдаваясь в детали конкретных паттернов видовых характеристик, на приведенной диаграмме явственно видно, насколько они различны у человека и двух видов шимпанзе, как по составу унаследованных (синие квадратики), так и приобретенных (зеленые квадратики) характеристик.
Глядя, насколько велики эти различия у человека и шимпанзе, становится, если не очевидно, то вполне понимаемо.
Человек — хоть и «сын» ЧЕШИПОПа и «дядя» обоих видов шимпанзе, — но он совсем не подходит на роль «третьего шимпанзе», даже при 98%ном генетическом совпадении с ним.
Зафиксировав это, нам пора вернуться к сравнению уровня летального насилия людей и шимпанзе. И хотя мы уже убедились, что помимо генетической близости, у шимпанзе и людей предостаточно весьма разных характеристик, наш ждет большой сюрприз.
Уровни летального насилия человека и двух видов шимпанзе отличаются даже не на десятки процентов, а в разы. При этом уровень летального насилия человека совершенно контринтуитивно оказывается и не выше, и не ниже этого показателя у шимпанзе. Фокус в том, что уровни летального насилия обычного и карликового шимпанзе отличаются между собой аж в 6,6 раз. А значение этого показания для людей располагается почти что посередине между показателями двух видов шимпанзе:
▪️ обычные шимпанзе — 4,49%
▪️ человек — 2%
▪️ карликовые шимпанзе (бонобо) — 0,68%
Итак, перед нами два, возможно, связанных вопроса: первый — новый, а второй –уточнение вопроса, сформулированного в конце предыдущей главы.
- Каким образом уровень летального насилия людей оказался посредине показателей двух видов шимпанзе?
- Не может ли это быть связано с тем, что люди одновременно являются одним из наименее агрессивных и наиболее агрессивным видом?
Ответив на эти вопросы, мы приблизимся к пониманию водораздела между миром животных и миром людей. И это понимание станет первым шагом к раскрытию тайны уникальности человеческого разума, принципиально отличающего нас даже от самых интеллектуально развитых животных.
— 8 —
ПАРАДОКСЫ НАШЕЙ АГРЕССИВНОСТИ
B главе «ТАК ДОБРЫЕ МЫ ИЛИ ЗЛЫЕ?» было рассказано о тщетных попытках разрешить парадоксальное противоречие двух парадигм человеческого насилия (Гоббса-Хаксли и Руссо-Кропоткина), обращаясь к его филогенетическим корням. В итоге число парадоксов лишь пополнилось «парадоксом добра», суть которого в том, что наш вид оказался один из наименее агрессивных видов и, одновременно, один из наиболее агрессивных видов.
Разрешить все эти парадоксы до последнего времени не представлялось возможным. И только десятилетия полевых исследований шимпанзе в проекте Ричарда Рэнгема позволили приблизиться к пониманию их сути.
Далее в этой главе будет дана краткая выжимка основных идей Ричарда Рэнгема, поясняющих, что на самом деле, никаких парадоксов нет. А наши представления о якобы парадоксальных противоречиях человеческого насилия и агрессивности, коренятся в неточном понимании самого феномена агрессивности и порождаемых им разнообразных форм насилия.
Желающие подробней ознакомиться с теоретическими взглядами Ричарда Рэнгема по этому вопросу, а также изучить экспериментальные результаты проверки гипотез Рэнгема, могут обратиться к монографии Рэнгема «Парадокс благости: странные отношения между добродетелью и насилием в эволюции человека». Еще более детальные сведения по этим вопросам содержатся в многочисленных научных работах Рэнгема, среди которых особенно рекомендую «Two types of aggression in human evolution», опубликованную в междисциплинарном научном журнале PNAS в январе 2018. Эту последнюю из названных работ я буду излагать ниже.
Два типа агрессии
В своих исследованиях Ричарда Рэнгем показал, что обе противоположные точки зрения на человеческое насилие (парадигмы Гоббса-Хаксли и Руссо-Кропоткина) неадекватны, поскольку страдают от одной и той же проблемы: они ошибочно рассматривают агрессию как единую (унимодальную) поведенческую категорию.
Вследствие того, что агрессия видится сторонниками обеих парадигм «унимодальной», возникает ошибочный выбор:
- либо склонность человека к агрессии низкая (согласно Руссо-Кропоткину),
- либо высокая (согласно Гоббсу-Хаксли).
Однако исследователи в областях наук, отличных от эволюционной антропологии, давно утверждают, что агрессия подразделяется на два типа, которые Рэнгем называет:
✔️ проактивной (инициативной) агрессией
✔️ и реактивной (ответной) агрессией
Классификация агрессии как бимодальной хорошо подтверждается психологическими и биологическими данными. Но самое главное, что бимодальная классификация разрешает противоречие двух противоположных парадигм, рассматривая человеческий вид как:
▪️ имеющий низкую склонность к реактивной (ответной) агрессии, и
▪️ высокую склонность к проактивной (инициативной) агрессии.
Различие между этими двумя типами агрессии проще всего понять, анализируя цели агрессии.
Проактивная агрессия, во-первых, представляет собой целенаправленные запланированные действия (чаще всего, в форме разнообразных атак). Во-вторых, эти действия мотивированы предполагаемой возможностью получения некой награды, которая, по большому счету, и является целью атакующего.
Характерно, что этот вид агрессии требует от агрессора расчета и внимания, а вовсе не эмоционального возбуждения, застилающего глаза и мешающего находить оптимальные пути к цели. Агрессоры обычно начинают действовать только тогда, когда чувствуют, что могут достичь своих целей при относительно низких затратах и рисках.
Виды проактивной агрессии многочисленны и включают, например, запугивание, преследование, засады и преднамеренные убийства, либо убийцей-одиночкой либо в составе группы.
Реактивная агрессия, напротив, является реакцией на угрозу или неприятные действия другой стороны. Цель этого вида агрессии состоит только в том, чтобы устранить «наезд» — провоцирующий стимул, могущий иметь отрицательные последствия для индивида. Эта форма агрессии всегда связана с возмущением и гневом, сопровождаемым внезапным усилением симпатической активации, нарушением регуляции коры и легким переключением между целями. Самый понятный пример проявления этой формы агрессии — драки в баре, спонтанно вспыхивающие на ровном месте из-за сначала пустяковых, а потом все нарастающих взаимных оскорблений. Другой пример — преступления на почве страсти, совершаемые сразу после обнаружения неверности.
Обратите внимание, что термин «реактивная агрессия» относится к природе агрессивного акта, а не к причине агрессивного действия. Согласно этому определению акты мести не обязательно являются реактивными и фактически вряд ли будут таковыми, учитывая, что месть обычно включает в себя планирование.
Человеческая агрессия варьируется от
- чисто реактивных случаев с незапланированной борьбой, богатой эмоциональным возбуждением,
- до упреждающих, преднамеренных и планируемых действий по причинению вреда конкретной жертве.
Хотя иногда индивид может проявлять проактивную и реактивную агрессию в одном и том же акте. Например, когда преднамеренный акт встречается с эффективной защитой, и инициатор вынужден отреагировать, начав ответный бой.
Вышеописанные два вида агрессии хорошо фиксируются современными методами мониторинга и визуализации нейронной активности. Экспериментально доказано, что нейронные системы, опосредующие реактивную и проактивную агрессию, различны.
Различия в нейробиологии двух видов агрессии
Проактивно-реактивное различие агрессии может ощутимо скорректировать эволюционную теорию, поскольку вполне возможно, что отбор повлиял на два типа агрессии независимо. Чтобы обосновать это, Рэнгем исследовал биологическую основу проактивной и реактивной агрессии и поддерживающих их различных физиологических механизмов. Понятно, что по этическим причинам большая часть этой работы была проведена с нечеловеческими животными.
Эксперименты на лабораторных самцах крыс демонстрировали проявления двух различных типов агрессии.
- Проактивная агрессия характеризовалась низким физиологическим возбуждением, отсутствием социальных коммуникаций и ориентацией на уязвимые части тела.
- В отличие от этого, реактивная агрессия была связана с высоким физиологическим возбуждением и демонстрацией намерений (позы, угрозы и т.д.) Таким образом, два типа агрессии у крыс соответствовали различиям в человеческой агрессивности.
Различной оказалась и нейрохимия двух типов агрессий.
- Карбонат лития, используемый для заключенных, снижает реактивные агрессивные действия до низких уровней, но не влияет на проактивную агрессию. Аналогичные результаты были получены при использовании фенитоина.
- Фармакологическое воздействие на уровни андрогенов влияет на реактивную агрессию, поскольку концентрации тестостерона увеличивает предрасположенность к агрессивной реакции.
- В то же время, дефицит глюкокортикоидов смещает агрессию в сторону большей проактивности.
Результаты экспериментом указывают на то, что проактивная и реактивная агрессия по разному иннервируются (поддерживаются разными нервными структурами), а также гормонально подвержены влиянию и генетически поддерживаются частично различными способами, хотя и разделяют перекрывающиеся нейронные механизмы.
Итоговый вывод исследований говорит в пользу различных нейробиологических механизмов, инициирующих и поддерживающих проактивную и реактивную агрессию.
Проактивная и реактивные агрессии контролируются различными нервными путями. Оба типа агрессии вызваны активацией одних и тех же областей головного мозга (таких как гипоталамус, миндалина и центральное серое вещество мозга), но специфические пути в этих областях мозга для активной и реактивной агрессий различаются.
Разрешение противоречий двух парадигм
Признание проактивной и реактивной агрессии в качестве отдельных биологических категорий повышает вероятность того, что эти два типа агрессии могли следовать по отдельным эволюционным траекториям. Сравнение агрессивных паттернов у людей и наших ближайших родственников — шимпанзе показывает, что это действительно произошло.
Эти три вида демонстрируют различные комбинации проактивной и реактивной агрессии.
При сравнении эволюционного поведения людей с обезьянами, подразумеваются:
- кочевые охотники-собиратели палеолита;
- обыкновенные шимпанзе (Pan troglodytes ) и карликовые шимпанзе (Pan paniscus), также известные под названием бонобо (для упрощения в дальнейшем будем называть первых просто шимпанзе, а вторых — бонобо).
Проактивная агрессия
Шимпанзе проявляют проактивную агрессию, когда коалиции самцов отправляются в пограничные районы своих общинных территорий без питания и совершают там неожиданные нападения на членов соседних социальных сообществ. Показатели смертности в результате таких действий значительно превышают показатели межгрупповой агрессии среди любых других нечеловеческих приматов, для большинства из которых такое поведение вообще не зафиксировано.
Люди — единственный, кроме шимпанзе, вид приматов, у которого были зарегистрированы такие же высокие (или даже более высокие) показатели смертности при межгрупповой агрессии. Так у охотников-собирателей враждебные столкновения между группами — это в основном спланированные рейды и засады, а не обостряющиеся сражения. Поэтому смертельное насилие среди них, в основном, являлось результатом проактивной агрессии.
С подробными археологическими данными о вооруженном насилии наших далеких предков можно познакомиться в работе Л.Б.Вишняцкого «Вооруженное насилие в палеолите».
Бонобо. У бонобо проактивная агрессия почти что отсутствует. Несмотря на достаточно обширное и тщательное наблюдения, исследователям не удалось зафиксировать ни одного акта проактивной агрессии, приводящей к убийствам между группами. Никаких доказательств проактивной агрессии по отношению к представителям своих групп также не было получено. Кроме того, в отличие от шимпанзе, нет ни одного достоверно зафиксированного факта насильственного детоубийства среди бонобо.
Таким образом, длительные научные наблюдения подтверждают, что проактивная агрессия против представителей своего вида гораздо чаще встречается у шимпанзе и людей, чем у бонобо, где это происходит редко или вообще отсутствует.
Реактивная агрессия
Здесь все обстоит иначе.
- шимпанзе и бонобо демонстрируют куда большую (и по выраженности, и по частоте) реактивную агрессию, чем люди;
- в то же время, у бонобо выраженность реактивной агрессии значительно ниже, чем у с шимпанзе, хотя частота проявлений такой агрессивности даже выше.
Таким образом, из результатов научных наблюдений делается вывод, что у людей относительно низкий уровень реактивной агрессии.
Итого по двум видам агрессии
Люди имеют более низкую частоту внутригрупповых столкновений по сравнению с шимпанзе, и в целом, в своей мирной жизни, люди куда больше похожи на бонобо.
Что же до двух видов шимпанзе, то они могут служить интереснейшим примером и моделью, масштабирования человеческих склонностей к агрессии к двум различным полюсам:
✔️ с шимпанзе люди разделяют более высокую склонность к активной агрессии;
✔️ а с бонобо нас сближает сильно пониженная склонность к тяжелой реактивной агрессии, столь ярко выраженная среди шимпанзе.
Распределение этих паттернов означает следующее.
В ходе эволюции шимпанзе и Homo от общего предка (6–10 млн. лет назад) у этих видов изменились склонности как к активной, так и к реактивной агрессии.
Полярность произошедших изменений является предметом споров, поскольку фенотип последнего общего предка до сих пор является неопределенным.
В зависимости от того, какие были общие предки и шимпанзе и у людей, изменение агрессивности могло происходить по разным траекториям: например, реактивная агрессия могла снижаться у людей, в то время как проактивная агрессия снижалась у бонобо.
Если все три родственника (люди и два вида шимпанзе) имели одного последнего общего предка, возможны другие виды изменений.
Как видно из диаграммы молекулярной филогении 61 рода приматов, это древо предков то же самое, что использовалось для сравнения видов по ключевым поведенческим, социо-сексуальным и социо-экологическим характеристикам. С ныне живущими видами здесь все понятно и ясно. Но вот с вымершими общими последними предками окончательной ясности пока нет.
Однако, независимо от эволюционного пути и общих предков, можно констатировать, что по сравнению с обоими видами шимпанзе, люди попадают:
▪️ в «высокую» категорию активной агрессии;
▪️ в «низкую» категорию по частоте реактивной агрессии.
Разрешение спора между Руссо-Кропоткиным и Гоббсом-Хаксли
Бимодальная концепция агрессии предполагает, что люди эволюционировали так, что сочетают низкую склонность к реактивной агрессии с высокой склонностью к проактивной агрессии.
Но если так, то и Руссо — Кропоткин, и Гоббс — Хаксли были правы, соответственно, в двух взаимодополняющих отношениях.
✔️ относительно низкая склонность человека к реактивной агрессии соответствует парадигме Руссо-Кропоткина (и противореча парадигме Гоббса-Хаксли);
✔️ тогда как относительно высокая склонность людей к проактивной агрессии соответствует парадигме Гоббса-Хаксли (и противореча парадигме Руссо-Кропоткина).
Таким образом, никаких противоречий между парадигмами нет, ибо сама агрессивность, по своей сути, бимодальна.
Разрешение «парадокса добра»
Напомним, что суть “парадокса добра” в том, что воплощающие его собой люди являются одним из наименее и, одновременно, одним из наиболее агрессивных видов.
Однако, с учетом бимодального характера агрессивности, мы обнаруживаем, что никакого парадокса здесь нет:
▪️ наименее агрессивны люди по отношению к «своим», в круге которых доминирующей формой агрессии является эволюционно пониженная реактивная форма;
▪️ а наиболее агрессивны люди по отношению к «чужим», поскольку именно на них, в первую очередь, направлена весьма высокая проактивная агрессия мотивированных злоумышлений.
В результате, в своих повседневных отношениях с ближайшим окружением («своими») люди, преимущественно, терпимы, доброжелательны, дружелюбны и неагрессивны. Но в то же время, они предельно агрессивны ко всем “чужим” и существенно чаще, да и куда эффективней, чем другие виды, убивая «чужих». Причем делая это, они проявляют куда большую жестокость и изобретательность, чем какие-либо иные из живущих на Земле видов животных.
Вышесказанное один в один совпадает с приведенным ранее выдуманным диалогом представителей сверх-цивилизации, обсуждавших запуск проекта «Черный монолит» (см. часть 1). И в этом нет ничего удивительного. Ведь читателей предупреждали, что в этом диалоге, по большому счету, все правда. За исключением недоказуемой сослагистики возможности подобного разговора в нашей исторической реальности.
Итак, мы приходим к тому, что бимодальная форма агрессии снимает оба парадокса.
Нет никакой «истинной» природы агрессивности человека (парадигма Руссо-Кропоткина против парадигмы Гоббса-Хаксли). С учетом того, что природа нашей агрессивности двояка, обе парадигмы верны по отношению к одному из видов агрессии и ошибочны по отношению к другому.
Мы также нашли ответы на два сформулированных ранее важных вопроса.
1. Уровень летального насилия людей оказался посредине показателей двух видов шимпанзе, вследствие все той же бимодальности понятия агрессия.
2. И этим же фактором объясняется то, что люди одновременно являются одним из наименее агрессивных и наиболее агрессивным видом.
Уровень реактивной агрессии людей относительно низок. И здесь мы куда ближе к бонобо, обладающих уровнем летального насилия всего 0,68%.
Зато уровень проактивной агрессии людей относительно высок. И здесь нам куда ближе шимпанзе с их уровнем летального насилия 4,49%. Как и шимпанзе, люди наиболее воинственны и жестоки в группах. И потому нам столь близка и понятна, например, сцена нападения пятерых шимпанзе, сговорившихся замочить стареющего альфа-самца.
Итоговый уровень летального насилия (включающий в себя все без исключения его виды и формы) человека получается примерно посередине — 2%. Учитывая же значительную неравномерность во времени периодов вспышек насилия (войн, геноцида и т.д.), а также постоянное усовершенствование людьми эффективности методов и технологий убийств, — мы получаем значительный разброс в значениях уровня летального насилия человека:
- от характерных для всего человечества в последние полвека 0,01%,
- до встречавшихся в истории отдельных народов 65%.
Разобравшись с парадоксами, мы можем озадачиться следующей парой важных вопросов. Их прояснение должно позволить увидеть во всей полноте «стереоскопическую» картину эволюции нашего разума. И той роли, что в ней играет противостояние заложенных в человека нейроалгоритмов добра и зла — терпимости, ненасилия и кооперативности против агрессивного жестокого насилия.
Первый вопрос.
Как, каким образом, с использованием каких механизмов естественного отбора происходила эволюция вида Homo по траектории снижения реактивной агрессивности при сохранении высокого уровня проактивной агрессивности?
Второй вопрос.
В результате чего и каким образом эта эволюционная траектория вывела человека на путь превращения в сверх-разумное существо?
Ответам на эти вопросы посвящены две следующие части книги.
≈ ≈ ≈ ≈ ≈ ≈ ≈
Часть 1 — Историческая сослагистика развития интеллекта
“SAPIENTISSIMUS. Альтернативное будущее человечества (как борьба добра и зла внутри нас сделала нас людьми)” — лекция, прочитанная 10 апреля 2019 г. в «Точке кипения»
Спасибо за просмотр! Ставьте лайки и подписывайтесь на канал. Всего доброго!
